О вертикальной мобильности

Комментарий jaerraeth к посту gromovytsa относительно вертикальной мобильности личности в общественной иерархии, навёл на размышления о благодатности возможности свободного добровольного перемещения не только вверх, когда поначалу бедные и всеми презираемые Черномазый-Ублюдок-Из-Гетто или Дочка-Лесничего-Угнетаемая-Злой-Мачехой или Сирота-Со-Шрамом-На-Лбу (нужное подчеркнуть) в конце становятся богатыми и всеми уважаемыми Белым-Англосаксом-Протестантом или С-Трудом-Найденной-Невестой-Принца или Тёмным-Но-Справедливым-Властелином (ненужное вычеркнуть), но и вниз. Ведь сколь многие люди, оказавшиеся в высших слоях общества в силу рождения и не имеющие ни моральных ни умственных способностей для надлежащего представителям этих слоёв служения, ведут пустой, а зачастую и вредный для общества и них самих образ жизни, ибо не имеют возможности заняться сродным делом. Когда же волею судьбы силы, удерживающие их наверху, исчезают, эти люди, бывшие предметом зависти, но при этом несчастные и недовольные жизнью, обретают, наконец, подходящее для них место, а с ним счастье и удовлетворённость. Подтвержу свои мысли цитатой:

"У меня, в кабаре «Черная роза», на вешалке стоял швейцаром бывший сенатор. Я никогда не видел швейцара, который был бы более удачен на своем месте, чем он. Он был услужлив, любезен, сообразителен и умел угодить публике, как никто. Он занимался всем, вплоть до сводничества. И зарабатывал великолепно. Очень многие, весьма щекотливые дела устраивались через него. И самое главное — он был вполне счастлив. Весь мир, такой огромный, такой сложный для него раньше, поделился теперь только на две половины, на два сорта людей: «даю­щих на чай» и «не дающих на чай». И он безошибочно разбирался в них.

— Разве это гость? — презрительно говорил бывший сенатор. — Я для него машину вызывал, за девочками ездил, домой его пьяного отвез, а он... пять лир - на чай! — И брезгливо пожимал плечами.

— Тяжело вам, Константин Иванович? — иногда спрашивал я.

— Что вы! Что вы! Отлично!..

Он махал на меня руками. Он был счастлив. Это было его настоящее призвание. А вся жизнь, прожитая им ранее, была ошибкой, сном, досадным воспоминанием.

На кухне шикарного ресторана-кабаре «Эрмитаж», в котором мне пришлось петь и быть еще директором, служил поваром бывший губернатор. Не знаю, каким он был администратором в России. Вероятно, плохим. Знавшие его говорили, что он был зол, туп, придирчив и завистлив. Но поваром он был чудесным! Бывало, придя в ресто­ран в восемь часов утра, я заставал его за огромной чаш­кой чая с клубникой. Он протягивал горячий напиток и благодушно улыбался. Еда была его стихией. Целый день он пробовал соусы, вылизывая языком ложки, потом обедал — жирно, вкусно,— пил настойку. Вечером снова ел.

— Ну как, Николай Васильевич? — спрашивал я.— Трудновато?

— Да что вы, милый! Я отдыхаю! Только теперь я понял, что такое красота жизни!

И это была правда — он нашел себя.

А сколько великолепных лакеев, услужливых метрдо­телей, лихих шоферов повыходило из людей, принадлежавших к самым богатым, самым высшим классам старого общества! Сколько сутенеров, жуликов, шулеров вышло из тех, кто носил самые громкие титулы, самые аристократические фамилии!

(Александр Вертинский "Четверть века без родины. Страницы минувшего". (Действие происходит в Константинополе, в знакомые всем по фильму "Бег" времена))